Профессор Радован Радоньич – автор 52 опубликованных книг, из которых несколько были названы капитальными трудам, а почти треть получили статус учебников или так называемой обязательной литературы для студентов университетов Черногории и некоторых стран экс-Югославии.
В интервью изданию Pobjeda профессор рассказывает о возможном переустройстве черногорской политической сцены, новой волне примирения, вопросе, касающемся черногорской церкви, и рассуждает о будущем и настоящем черногорских интеллектуалов.
На протяжении десятилетий Вы успешно занимаетесь политикой, рассматривая ее сквозь теорию и избегая какого-либо партийного определения. Каким образом из этой позиции Вы видите новую «политическую комбинаторику» внутри и между партиями DPS (Демократическая партия социалистов) и SDP (Социал-демократическая партия)?
Об этом в данный момент я могу сказать только две-три вещи.
Во-первых, «партийная комбинаторика», пока она остается таковой, дает «комбинаторам» возможность испробовать свои способности самыми разными способами. Но когда им достаются важные государственные должности возможности для этого сокращаются, и действия их обретают иное значение.
Об этом, кроме всего прочего, достаточно хорошо и весьма поучительно говорят два известных афоризма Цицерона: «Когда вопрос касается государственного интереса, не существует частных лиц и частных интересов» и «Каждое государство таково, каков характер и направление власти, которая им управляет».
Было бы хорошо, если бы в обеих партиях, да и вообще в Черногории, будет больше тех, кто знает это и уважает.
Во-вторых, образ, которым обе партии властвующей коалиции в своей новой партийной риторике и комбинаторике демонстрируют суверенистическую определенность, кажется, не так хорошо определен.
Конечно, дело не в том, что подобная ориентация в последнее время несколько иначе воспринимается. Это даже не из-за того, что каждая из партий считает, что конкретно ей, из-за более ранних заслуг, к которым они пришли с подобными взглядами, принадлежит право, чтобы без той другой партии, стать лицом черногорского суверенитета на власти.
На самом деле проблема в том, что существующий черногорский избирательный орган ни по структуре, ни по своему строению этого не гарантирует.
По предварительным оценкам, преодолеть это препятствие с помощью коалиции с какой-то партией из «сербского блока», невозможно. Как стало ясно из недавних событий в Беранах, идея, которую там поддерживает большинство, противопоставляется черногорскому суверенизму.
О том же говорит и отношение этих «сербских» партий к «совместно утвержденной» платформе по европейской интеграции, о которой они забыли в тот же миг, как из Москвы поступило сообщение, что «матушка» не одобряет подобную «европейскую» ориентацию Черногории.
В-третьих, существуют иные условия, более важные для создания критической массы избирателей, которая бы партиям с суверенистической ориентацией дала возможность без взаимной поддержки прийти к власти.
Черногорцы должны иначе видеть истоки своей гражданской эмансипации: вместо учений своих «святых владык» о том, как их предки в 19 веке были группой неудачников, которых только проклятиями и молитвами можно было заставить делать что-то хорошее, необходимо принять исторические факты – народные собрания (omnespopulicongregates) черногорцы проводили задолго до первого собрания парламента в Англии, появившегося благодаря Великой хартии вольности (1215 года).
Корни и достижения черногорской правовой и политической культур, которые открыл и, с точки зрения науки, убедительно описал Вальтазар Богишич, были примером, на основе которых развивали и дополняли собственные гражданские законы Япония, Индия, Германия и Франция. Черногорцы, как пишет Карл Ноймайер, были единственными среди славян, кто обладал собственной правовой системой.
Черногория, с ее монастырскими взглядами и династическими рационализациями из 19 века, не может существовать в третьем тысячелетии. Затем, в своей внешней политике, Черногория вместо «вековой традиции» и созданной ею «особыми» обязанностями перед «великими заступниками», должна выбирать личный интерес, а именно – право самостоятельно принимать решения для собственного блага.
И это не только из-за того, что ее к этому обязывают или дают ей такую возможность нормы международного права, но и из-за того, что она никому и ничего не должна, так как ей никто, ни «сильный», ни «слабый», никогда не давал чего-то большего, чем она ему.
Если смотреть с точки зрения стратегии, как военной, так и политической, в теории, а обычно и в реальности, она нужна другим не меньше, чем они ей. Это также касается «крупных» игроков. В конце концов, не существует доказательств, что в истории во время принятия решений о причинах существования или длительности существования какой-то страны, такие характеристики, как площадь страны, число населения, «экономическая мощь» и военная сила, имеют большее значение, чем духовная сила или нравственный порядок.
И, наконец, во всех взглядах и проектах о процветании свободной, «лучшей» Черногории, во всех их реализациях будет приоритетным желание как можно быстрее изменить созданный, невыносимо несправедливый, социально-экономический порядок и отношения между общественными силами.
Ведь и у граждан Черногории, как и у всех других, под религиозными, национальными и иными определениями и ориентациями, весьма сильно вырывается естественное: родина там, где тебе хорошо.
А что с Черногорской православной церковью? Как решить ее проблему?
Этот вопрос уже давно, если и ставился когда-либо, не был только «церковным». Наоборот, во многом это один из важнейших государственных вопросов.
И решить его можно лишь одним способом: действующая власть должна «набраться храбрости» и – также уверенно и без шума, как и тогда, когда принимались решения о взятии ответственности за самостоятельно экономическое развитие страны, за введение немецкой марки как внутренней государственной валюты и за проведение референдума о независимости Черногории – вернуть черногорскому обществу и стране то, что было отнято 18 лет назад.
Конечно, необходимо соблюдать определенные решения о том, как пользоваться этим общим благом, находящимся в собственности государства и страны.
«Крик» переселенцев в Черногории из-за таких мер не может звучать громче стонов ее граждан под грузом действующей церковно-политической гегемонии. Но, будучи таковым, он не может быть причиной для того, чтобы отказаться от нее.
Особенно, если удастся достигнуть, а пока это так, следующего:
– церкви, как собственники, лишенные своих феодальных прерогатив и амбиций, и, поставленные в положение, в котором они приравниваются к любым другим общественным субъектами, наконец начнут делать то, для чего они были основаны;
– верующие могут свой «путь к Богу» искать так, как они сами того хотят;
– государство, в соответствии с порядками, определенными Конституцией, которая регулирует светскую и гражданскую жизни, займется своими обязанностями.
Каждое последующее развязывание этого «узла» ведет Черногорию к потере той части существенных, особенно духовных, ценностей, которые она уже не сможет компенсировать, и от фатальных последствий, отсутствия которых ее не спасут ни ЕС, ни НАТО.
Как в относитесь к «примирительной волне» на черногорской политической сцене, в частности, к «примирению черногорцев и сербов», которое пропагандируют отдельные сербские партии?
Я вижу в этом лишь заговор, с помощью которого субъекты этой политической сцены восполняют недостаток связанных идей и качественных решений. Если говорить точнее, речь идет о попытках заставить этнических черногорцев, ради текущего «мира в стране», добровольно принять позицию вечно угрожаемой и самой униженной части населения страны.
Кроме этого, черногорцы не находятся в конфликте с кем-то, ни внутри страны, ни за ее пределами, в том числе и с сербами. В конфликте с Черногорией и здравым смыслом находятся сербы и все те, кто в Черногории и за ее пределами хотят, чтобы граждане этой страны примирились с какой-либо и чьей-либо духовной, государственной и иной гегемонией над ними.
Откуда тогда разговоры о «примирении», которые отражают идею о конституционализации Черногории как наднациональной страны, которая обсуждается даже в правящих кругах?
Это знают – если знают – только главные герои этой истории. При этом есть причины, чтобы сказать им следующее: во-первых, они ошибаются, и с точки зрения истории, и с точки зрения теории становления государства и нации, иначе бы не называли свой замысел о наднациональной стране «новым», заранее не убедившись, что, с одной стороны, такого государства нигде ранее не существовало, а с другой, что идея гражданской страны важна в вопросах, находящихся под их наднациональным воплощением.
Во-вторых, они не знают, или, если знают, ложно пересказывают историю Черногории, иначе бы смысл и возможность ее существования были бы определены исключительно её «судьбой», которую ей определили мечтательная стратегема митрополитов под названием «Бог и Россия», иными словами, великосербским духовным квази пуританизмом и чистым государственным гегемонизмом.
В-третьих, они не принимают Черногорию, в которой все равны перед законом, наслаждаются одинаковыми правами и свободами, имеют одинаковые обязанности перед страной, в соответствии с тем, как это определяет (и гарантирует) Конституция.
Вместо такой страны они хотят федерацию наций, а с этим – и легитимность прав одной или нескольких наций. Черногорцам они хотят etverbisetre запретить в ней всё, включая и её саму, видеть своей и называть ее собственным именем.
Чтобы это могло представлять собой введение и какое-то перекроение и расчленение Черногории, оно определяется актуальным «трендом» создания национально гомогенных малых муниципалитетов, которые, мол, только при помощи своих «больших» внешних этнических командных центров могут пережить возрождение.
Разговоры о «церковном примирении» сводятся к этому же?
Они из того же источника, как и предыдущая идея, и, так же, как и она, основываются на философии «когда меня не станет, мир может распадаться». Короче говоря, главная цель этого «перемирия» – обмен духовного существа и государственного состояния Черногории на «сербскую поддержку» для того, чтобы получить «больше шансов» остаться у власти.
Где, кто и каковы они – черногорские интеллектуалы? Есть ли у них своя общественная позиция и роль, которая им, в соответствии с их статусом, полагается?
Там же. И представляют собой, лишь то, что при подобных обстоятельствах, могут представлять. Другими словами, страны без «классического» среднего класса, а именно такой и является современная Черногория, это рай для беспечных охотников, одержимых гонкой за академическими титулами и желанием, независимо от того, что из-за этого действительно стоит, стать «кем-то» в «структуре» экономической и политической властей.
Законные последствия этого обстоятельства это, например, следующее:
– инженеры у нас стоят во главе партий, в первых рядах политических аналитиков и экономических критиков;
– врачи – проводят анализ политических движений;
– историки – создают теории о нации и государстве;
– юристы – исследуют лабиринты божьей праведности и канонической легитимности;
– действующая власть, наделенная всеми для этого необходимыми формально-правовыми прерогативами, не способна без светского высшего образовательного процесса вытеснить духовенство, которое весьма успешно внушает свои принципы будущим образовательным кадрам, настраивая их против черногорского общества и государства, или же занимается некоторыми «поверхностными» научными учреждениями, живущими на бюджетные средства, пытаясь заставить их уважать законы страны;
– и в столь высоком органе, как наш парламент, конспиративизм очевидно доминирует над всеми остальными проявлениями духа, а его носители наибольшую часть интеллектуальных способностей и рабочего порыва тратят на взаимные обвинения в самых разных криминогенных действиях, не опасаясь при этом попыток доказывать «достоверность» и «истинность» своих точек зрения узурпацией прав и обязанностей других государственных органов, поставив тем самым вопрос о самомпринципе разделения власти.
Лимиты, которые таким образом сгруппированная интеллектуальная структура определяет потребностями развития и амбициями страны, уже невыносимы. И если это продолжится, они окажутся фатальными.
Интервью взяла Мария Йовичевич
