Изображение: ShutterstockКогда впервые попадаешь в Дубровник, думаешь, что вся красота ‒ это старый город. Но стоит взять номер в гостинице повыше, и оттуда открывается вид на острова, мысы, заливы, щедро осыпанные вечерними огнями или покрытые утренним туманом.
Январские розы, клеклые, будто оттаявшие пельмени. Паучьи гнезда.
Маленький мягкий ёжик, спускающийся по лестнице в четыреста восемьдесят ступеней.
Номер с огромной душевой кабиной вместо обещанной ванны. Белый цвет и горячая вода успокаивают и умиротворяют меня, поэтому я рыдаю до изнеможения.
Ложусь на пол, выключаю воду и продолжаю рыдать, покуда не высыхает влажная кожа, а потом и сама душевая кабина. И мне кажется уже, что я сплю в своей кровати, а на самом деле все еще реву.
Птица, опрокинутая потоком ливня в море, вывернутая и распластанная, как носовой платок.
Университетский парк, живой, сырой и темный, будто распечатанная банка сахара мусковадо.
Найденная на дороге моя собственная перчатка.
Я захожу в магазин Михаль Негрин и хочу купить всё (там были платья в цветах и птицах, такое можно надеть и жить в нем, как в саду). Но выхожу без покупки, потому что впервые в жизни красивые вещи не для меня.
Они для кого-то поживее и помоложе, для кого-то, кто будет ждать мужчину, встретит его и полюбит, для кого-то из племени, которому я больше не принадлежу, хоть меня и не изгоняли.
Изображение: Shutterstock
А мне проще проползти восемь километров по горам на подламывающихся от боли ногах, чем заговорить с таксистом.
Паучьи гнезда в сосновых ветвях.
Зеленые двери. Знаете ли вы, что в Дубровнике все двери зеленые?
Мне нельзя никуда приезжать. Когда я куда-нибудь приезжаю, я сразу начинаю плакать оттого, что не могу там остаться.
Иногда ребенок отодвигает поставленную перед ним еду и говорит: «Я хочу что-нибудь другое». И тут уж в зависимости от настроения хочется или надеть тарелку ему на голову, или прижать его крепко, потому что ты ведь знаешь, о чем он сейчас: о том, чего не существует на свете.
Твое желание почти овеществляет это, но дотянуться и взять невозможно.
И продолжаю плакать и плакать безутешно, уже в машине, рвущейся сквозь стену ливня. Почему-то думая о том, что никогда уже не попаду в оперу.
Если бы я была настоящая живая женщина…
Ничего нельзя ни исправить, ни прекратить.
И с заднего сиденья кто-то подвывает смешным мультяшным голоском. Муся в отчаянии включила на телефоне приложение, где маленький котик повторяет все, что слышит.
Муся с каменным лицом конвертирует мой плач во что-то не столь раздражающее, не столь оскорбительное для окружающей среды.
А потом я возвращаюсь в Бар, и все становится как прежде.
