На момент разговора Татьяна не успела сложить своего представления о Чернoгории, так как постоянно была занята фестивальными делами, но мы надеемся, что в последствии у нее было время осмотреть окрестности.
Татьяна, вы в первый раз в Черногории?
Да, в первый, и именно о стране мне будет не очень правильно что-то говорить. Мне только предстоит знаменитая экскурсия Марата Гельмана по стране. Пока видела только Dukley и место проведения фестиваля в Будве.
Но первое впечатление такое: если я еще ничего не видела, а мне уже все нравится, то могу себе представить, как понравится все остальное.
Тогда давайте поговорим про фестиваль. Второй год фестиваль проходит в Черногории, с большим успехом. Как вы думаете, вопрос активной жизни после 50-ти – это актуально больше для России или для всего мира?
Я считаю, что это общая проблема. Это проблема человека, который шел рутинным путем, по накатанным рельсам, которые взяли и закончились. «Накатанные рельсы» – это очень банальная история: дети, которые вырастают и твои возможности, которые оказываются ограниченными по разным причинам.
У многих так и происходит, так как многие живут неосознанно, по накатанной: закончил институт, вышел на работу, воспитал детей, оглянулся и понял, что больше ничего в программе не было написано. А вне программы за это время он не пытался ничего делать, поэтому возникают вопросы у людей не только в России.
Но в России ситуация тяжелее: после пенсии у тебя есть только огород, гараж и телевизор. Сюда накладывается отсутствие уверенности в завтрашнем дне, нет материальных гарантий, социально не подкреплено.
Вы первый год работаете на фестивале «Возраст счастья». Ваши впечатления? Это пока новый проект и направление, хочется увидеть взгляд изнутри.
Безусловно, это очень востребованная история. Здесь, конечно, все очень правильно построено: это и образовательные лекции, и практические занятия и многое другое. Яковлеву придется с этим смириться, но история будет совершенно точно распространяться.
Как я поняла, большинство участников фестиваля приехали из России?
Да, большинство из России. В основном это женщины, так как в этом возрасте они более мобильны. Мужчинам очень трудно сойти с накатанного пути. Когда мы готовили фестиваль, то были слегка озабочены тем, что количество женщин будет сильно больше, чем мужчин. Пытались даже придумать для мужчин занятия, чтобы именно их заинтересовать.
Мужчинам очень трудно себя менять. Тут, на фестивале, много образовательных занятий, а мужчины просто менее мобильны. И желания у них особенно нет. В мире сейчас сложилась такая ситуация, что женщина очень много на себя берет, в том числе и мужчину. Женщины более гибкие, она может поменять ситуацию и двигаться дальше, а мужчинам это сделать труднее.
С писателем Борисом Акуниным на фестивале. Фото организаторов
В своем аккаунте в соцсети Facebook вы написали, что после 50-ти у вас открылась тяга к образованию. А раньше она была меньше или вы были заняты другими делами?
Да, это произошло каким-то удивительным образом этим летом. Я не переживала по поводу конкретной цифры 50, но почему-то это оказалась непроходная цифра. Может быть это только у меня так сложилось в жизни. Мне пришлось немного пересмотреть дальнейший путь. А когда ты смотришь в будущее, то опираешься на прошлое.
Насчет образования. Когда я брала интервью для проекта «Возраст счастья», я спрашивала тех, кому 50 и за 50, о том, что меняется. Многие мне говорили, и я по себе чувствую, что ты перестаешь оправдываться перед обществом. Говоришь себе: «Слушай, тебе уже 50 лет, ты можешь делать, что ты хочешь».
Почему-то не стало этих обязательств. Ты просто можешь прислушаться к себе и услышать, что ты все это время умел, хотел и мог.
А, например, в 30 нельзя было сделать то же самое?
Можно, конечно. Это и делается. Но в 30 лет ты завоевываешь этот мир и вынужден с этим миром считаться. А после 50-ти ты завоевал, достиг своего места. А период, когда ты всем отчитывался, уже прошел. В 50 можно двигаться и дальше по этому пути, но с позиции победившего во этом всем.
С образованием вот что. В меня никогда не входили знания, которые мне были не нужны, а меня ими пичкали постоянно, поэтому я не любила школу и пыталась закончить два института, но не закончила. У меня нет высшего образования. Теперь, когда я вижу, что могу учиться тому, чему хочу, мне это нравится.
А что стало объектом вашего познавательного интереса?
Сначала я увлеклась технологиями раскрутки и продвижения в интернете. Очень много информации. А потом я осознала, что не понимаю, что я продаю, то есть у меня нет продукта.
Наверно с этим связано мое искание себя и того, что я могу предложить, будучи сейчас отлученной от профессии. Мне нужно искать новую – это страшно и интересно. Это сочетание меня вдохновляет.
Ваша телевизионная история приостановлена сейчас, то есть вы не работаете сейчас в сфере, которой вы посвятили большую часть активной жизни. Какие у вас ощущения от того, что вам пришлось или вы сами решили прекратить эту деятельность?
Мы не решали сами, нам пришлось. Мне, в отличие от Миши (мы все-таки с ним вдвоем постоянно работали), легче. Потому, что то телевидение, которым я занималась, юмористическое, к концу моей телевизионной карьеры слегка надоело. Я уже не хотела развлекать людей. К тому времени я стала плотно заниматься благотворительностью и открыла для себя много нового, после чего уже не хочется «жрать».
У меня была последняя программа, которую сначала закрыли на «СТС», потом на «Диснее». Это была детская передача «Это мой ребенок», которая очень была хороша тем, что это был разворот родителей к детям и показывала ответственность родителей перед детьми, необходимость поддержки и взаимопонимания.
Это была важная передача, я бы хотела ее вести и дальше. Или что-то связанное с благотворительностью, помощью людям в сложных ситуациях. Но так не произошло, и скажу честно, что работу на телевидении, которое есть сейчас, я себе с трудом представляю.
То есть это не вы исчерпали себя в этой области, а просто так сложились обстоятельства?
Да, верно. Нас с Мишей, например, позвали на Украину участвовать в съемках передачи. Мы давно уже не снимались так, чтобы погрузиться в процесс. Но там мы поняли, что мастерство не пропьешь. Умения и навыки накопились, все можно вернуть при желании.
Фото организаторов фестиваля
Личный вопрос: каково это работать долгое время вместе с мужем на совместных проектах?
Это очень удобно. Мы с Мишей всегда над этим смеялись: я ему всегда приводила в пример своих родителей, они всю жизнь работали вместе в школе. Они были неразлучны – не нужно было приходить домой и каждому рассказывать что у меня сегодня было, а что у тебя.
Это очень удобно. На что мне Михаил всегда говорил, дескать «они жили-жили вместе, а потом развелись». Но нам с Михаилом это уже видимо не грозит, потому что мы вместе не работаем.
Я по-другому себе не представляю. Мы только сейчас начинаем, это новый опыт, про который пока ничего не могу сказать.
В творческих союзах бывает соперничество между женой и мужем, амбиции. У вас так бывало?
Соперничество у нас, безусловно, есть, но с годами оно мы научились уступать друг другу. Это очень увлекательно и полезно для личной жизни.
Про благотворительность. Есть ли у вас чувство, что чем больше ты погружаешься в эту сферу и что-то делаешь, тем больше видишь страданий и нуждающихся в помощи? Как при этом не впасть в уныние и апатию, сохранить оптимизм и продолжать работать?
Это очень правильный вопрос, через это проходят все. Во-первых, я лицо фонда «Созидание», я его представляю. Четких обязанностей у меня нет. Все, что я делаю, делаю по своему желанию, по велению души.
Благотворительность – это абсолютно добровольное дело, ею нельзя заставить заниматься. Пока мы ждем, что общество созреет настолько, что это будет нормой для всех.
В какой-то момент, когда я поняла, что все, что я делаю, это такая капля в море – это угнетает. Я говорила об этом с девочками из фонда, они сказали, что через это проходят все.
Все-таки побеждает такая точка зрения: всем ты не поможешь, но если ты не будешь помогать вообще, то не поможешь никому.
Соответственно, нужно понимание для себя, что ты помогаешь столько, сколько ты можешь. Я, например, не могу отдать все свои деньги, потому что у меня есть обязательства перед семьей, перед детьми, родителями и много других.
Татьяна Лазарева на одной из благотворительных акций. Фото Facebook
Каждый ставит себе рамки. Чем раньше он их поставит, тем будет честнее. Не будет этого выгорания, когда ты бьешься, а потом не можешь помочь уже никому.
Еще скажу, что у нас много подопечных детских домов, но за 15 лет моей работы с фондом «Созидание», я съездила в детский дом только один раз. Потому что я четко отдаю себе отчет в том, что я не могу, пока у меня свои дети (у меня трое детей), и они во мне нуждаются, брать на себя дополнительную ответственность.
Каждый, входя в это, должен ограничивать себя. Честно сказать себе: вот это я буду делать, а это нет. Найдется кто-то другой, кто сделает это. В свое время Антон Носик сказал очень правильную вещь: фондов должно быть больше. На каждую проблему должен быть целевой фонд. И все движется в эту сторону.
Как выдумаете, сейчас, когда эпоха так называемых «сытых» двухтысячных закончилась, как будет дальше в России развиваться благотворительность? В хорошие времена это было модно, в акциях участвовали известные люди, было много денег. Сейчас ситуация поменялась: кризис, денег стало меньше, нуждающихся в помощи больше.
Очень любопытно наблюдать, что происходит с благотворительностью за эти 15 лет. С ней все произошло вовремя и правильно. Мы очень удачно воспользовались этими «жирными» денежными годами. Думаю, что верен тезис: чтобы что-то стало массовым, оно должно войти в моду.
Помните у Стругацких, когда дон Румата, чтобы ввести моду на носовой платок в Арканаре, он пришел на бал с платком. Прилюдно вытер губы, а на следующем бале уже все последовали его примеру, так как он был ньюсмейкером в том обществе.
У нас произошло примерно то же. В благотворительности участвовали большие корпорации, селебритиз. Причем с известными людьми была такая история – их занятие благотворительностью считалось самопиаром и осуждалось. Сейчас видение давно изменилось. Нужно помогать открыто.
Я приверженец именно этой точки зрения. Если ты хотя бы чуть-чуть известный человек, то должен говорить, что доверяешь такому-то фонду. «Если вы доверяете мне, то, пожалуйста, помогите этому фонду». Я отвечаю своим именем.
Сейчас из благотворительности ушли корпорации, у них таких бюджетов больше нет. Но за это время они приучили людей, своих работников. И сейчас в благотворительность приходят простые люди. Они стали хуже жить и стали замечать что есть много нуждающихся в помощи.
Поток денег, конечно, резко упал, но зато выросло количество людей, готовых помогать.
На благотворительной акции. Фото Facebook
И последний вопрос: сейчас в Черногории, да и во многих других странах, живет большое количество русскоязычных людей. По сути русская культура вышла за пределы страны и развивается на совершенно другом географическом пространстве. Как вы оцениваете эту ситуацию?
В СССР нас долго и искусственно держали в этой бочке: никуда не ездили и мало чего видели. Во всех остальных странах это давно уже нормально – существует миграция, можно ездить и жить, где хочешь.
А сейчас это невозможно никак ограничить, хотя в России почему-то хотят это сделать.
А как вы думаете, почему даже живя за границей, русскоязычные люди все равно создают себе эти рамки в высказываниях, в поведении, в оценке деятельности других людей? Например, не секрет, что проект Марата Гельмана и Dukley European Art Community сначала вызвал у части русскоязычных жителей Черногории очень острую реакцию отторжения просто по факту своего существования. Только недавно страсти немного улеглись.
К сожалению, за многие годы мы не научились терпимости к другому мнению. У нас всегда было одно навязанное мнение, которому ты должен был соответствовать.
С этим выросли поколения, конечно, им трудно сейчас, выехав за границу, осознать: чтобы тебя уважали, ты должен уважать также других. Они никогда не умели этого делать.
Вся надежда теперь только на детей, наверно.